Это было даже смешно. Как-то истерически, до идиотизма смешно, до нервного пьяного хихиканья, до болезненно ненормальных смешков, слетающих с пересохших тонких губ. Странно. Глупо. Неправильно. Вывернуто наизнанку. Но было.
Строго говоря, наизнанку был вывернут весь окружающий мир, вся действительная реальность будто бы решила зачем-то поиздеваться над несчастным герром да Понте и превратила  его представление о происходящем в какую-то сумасшедшую погоню за белым кроликом, а самого герра, разумеется, в Алису. Вот только из пьяных мужиков двадцати семи с гаком лет редко получаются такие же хорошие игроки в игры реальности, как из юных любопытных девочек.
С чего все изначально пошло сложно уже сказать, но сам Лоренцо клянется, что призрачный образ длинноухого животного в клетчатой жилетке привиделся ему еще после первой бутылки вина, в тот  сложно уловимый момент, когда грань между трезвостью и нетрезвостью только начинает стираться, и очертания окружающего пространства становятся несколько зыбкими и неуверенными, как будто сами не знают, как именно они должны выглядеть для этого конкретного человеческого существа, вставшего на тернистый путь увлеченного потребления хмельных напитков. Так или иначе, но в тот далекий от данной секунды момент Лоренцо мало интересовали проблемы самоидентификации окружающей его реальности, и гораздо больше его внимания получали те собеседники и собутыльники, с коими он проводил этот теплый июльский вечер, плавно переходящий в не менее теплую июльскую ночь. А ежели быть совсем честным, то более всех других интересовал придворного либреттиста тот человек, что изначально сидел в трактире рядом с ним, а в ту секунду, в которой в этот момент находился герр да Понте, шел рядом с ним по брусчатой мостовой, даже позволяя весьма нетрезвому (а если говорить нормальным языком – весьма пьяному, пусть и несколько соображающему) Лоренцо приобнимать себя за талию
Стоит ли говорить, что периодически рука наглого итальянца невинно скользила вниз по спине… и еще немного ниже. Но только периодически, надо отдать должное моральным принципам одного конкретного поэта.
Когда в очередной (кажется, пятый раз) блуждающий взгляд Лоренцо наткнулся на закрытую книжную лавку с привешенным сверху колокольчиком, в окруженном пьяными думами сознания придворного либреттиста внезапно проснулась весьма здравая мысль.
- Не кажется ли тебе, мой друг, - неуверенно начал он, утыкаясь носом куда-то в макушку Франца и почти непроизвольно, хотя и с явным удовольствием, вдыхая запах его волос, - что здесь мы с тобой уже были?
Вопрос был почти риторический, в своей правоте да Понте уверился еще тогда, когда в пятый раз прочитал имя почтенного владельца лавки.
Но спросить-то стоило?

С мальчишками всегда так. Сначала играешься с ними, как с игрушками в далеком, но прекрасном детстве, а потом привязываешься. Один раз, но надолго. Лоренцо всегда удивлялся, когда ему подобное говорили, был уверен, что уж с ним-то ничего такого не случится, сдались ему все эти мальчики, девочки, рано или поздно становящиеся совсем взрослыми, истеричными, эгоистичными, скучными и надоедливыми. К чему вообще все эти отношения, вечные игры с собственным одиночеством, каким-то совсем уж сумасшедшим поэтом названные любовью? Лоренцо без проблем писал о чувствах, выписывая их так, что любой сторонний наблюдатель решил бы, что придворный либреттист немало всякого-разного испытал за свою не такую уж и долгую жизнь. Он и испытал, если всерьез. Но то, что глупые люди называют любовью, с ним случалось лишь один раз, и он так старательно пытался все забыть, что сейчас казалось, будто ничего никогда не было.
А все эти мальчишки, юные, отзывчивые, податливые и неопытные, до смешного испуганные порой… Что ему с них? По крайней мере, с большинства. Да Понте и имен-то их иногда не вспоминал на утро после бурной ночи.
Но в этот раз все получалось совсем не по привычной, много раз отработанной схеме.

- Ничего, сейчас что-нибудь придумаем… - Лоренцо заставил себя внутренне встряхнуться и все-таки отстранился от Франца, заставляя вести себя прилично. Как бы сильно алкоголь и желание не ударяли в голову, нужно было все-таки вести себя адекватно, чтобы не спугнуть беднягу. Впрочем, юный музыкант сейчас тоже был достаточно нетрезв, чтобы, как надеялся Лоренцо, не обращать внимания на тактичные приставания придворного поэта.
А приставать хотелось. Или, если уж быть окончательно честным с самим собой, то не столько приставать даже, это глупое и грубое слово не выражало и части эмоций. Обнимать хотелось, ласкать, изучать – пальцами, ладонями ощущая тепло чужого тела. Целовать – где-то настойчиво и грубо, где-то сладко, мягко, неторопливо, успокаивающе даже. До смешного хотелось обнять, прижав к себе, и не отпускать ни на секунду, хотя бы несколько долгих, тягучих минут держать в объятиях человеческое чудо.
«Вот, до чего докатился. Совсем с ума сходить начал. Уехать надо, у-е-ха-ть. В Африку, на Мадагаскар – куда угодно. Лишь бы никак мальчишек с такими сумасшедшими глазами»
- Если память и банальная логика мне не изменяют, - по-кошачьи вкрадчиво сообщил Лоренцо, пытаясь отогнать от себя мысли о Франце и задуматься, наконец-то, о ближайшем пути до дома, - то мой прекрасный дом находится где-то… мм… где-то там, - он неопределенно махнул рукой на северо-запад, - можно пойти и поискать. А то мне не улыбается ночевать на улице. Тебе, думаю, тоже. Тут скоро дождь начнется. А у меня дома есть кровать. Мягкая и уютная, - искоса покосившись на Франца, исправился, - даже две кровати.
Потянувшись, Лоренцо осторожно привлек юношу поближе к себе, обнимая за талию, и чуть ли не до крови закусил нижнюю губу, сдерживая жгучее желание прижать к Франца к ближайшей стене и нагло поцеловать.

Нет ничего сложнее и ужаснее, чем сдерживаться, когда чего-то очень сильно хочешь. Сколько Лоренцо себя помнил, он всегда получал желаемое, достаточно было просто захотеть и приложить минимум усилий для исполнения очередной мечты на полчаса. Его считали редкостным везунчиком, но самому Да Понте это казалось абсолютно нормальным, когда звезды всячески помогают ему, а ангелы в небесной канцелярии только и ждут, когда он потребует себе очередное выполненное желание.
Так было всегда. И Лоренцо хотелось бы верить, что так будет и дальше, пусть повзрослев и чересчур заигравшись в циника, он и перестал верить в помощь звезд и небесных ангелов. Но сейчас… Сейчас все получалось совсем не так, как хотелось бы придворному либреттисту. Не было привычной легкости и небрежности совращения очередной красавицы или красавца, не было привычного, незаметного уже почти осознания собственного умения соблазнять. Все это куда-то ушло, испарилось, уступив место почти юношеской неловкости, глупому и непривычному смущению, какой-то совсем уж несвойственной Лоренцо осторожности в поведении.
«Что он со мной делает, этот чертов мальчишка…» мысленно пробормотал Лоренцо, старательно не глядя на Франца, кусая тонкие губы и стараясь не вспоминать те краткие мгновения первого поцелуя (о, боже, как романтично и глупо, по-девичьи звучит это чертово словосочетание!), когда губы юноши казались такими горячими и сладкими, объятия были непривычно волнительны, а от одного взгляда на Франца кружилась голова. Лоренцо упивался этими воспоминаниями, собственной реакцией на происходящее, ощущениями, которых он уже давно не испытывал в подобной мере, но вот прямо сейчас, на холодной улице, в попытке таки добраться до дома, подобные воспоминания были несколько не к месту.
Впрочем, объятия Франца в любом случае совершенно не давали да Понте сосредоточиться, мысли разбегались в разные стороны, а ежели и собирались кучками, то лишь за тем, чтобы явить сознанию несчастного либреттиста разнообразные, вполне способные смутить случайного зрителя картины, подробно описывающие как, где и в каких позах… В общем, это было совсем не к месту и не ко времени.
Тем не менее, Лоренцо старательно держался и изображал из себя полную невозмутимость, практически каменную статую. До того прекрасного (или ужасного?) момента, пока руки Франца не скользнули несколько ниже его талии, а язык этого бесконечно порочного молодого человека прошелся по нижней губе. Дразня. Приглашая.
Тут уж Лоренцо было очень сложно изображать из себя приличного человека. Невнятно пробормотав что-то по-итальянски, он развернул к себе Франца и, прижав его к стене ближайшего дома, настойчиво и даже несколько грубо поцеловал, жадно, жарко лаская языком.
«Сдуреть можно, вот честное слово…»

Возбуждение накатывало волной, заливало с головой, как цунами, от которого никуда не деться. Лоренцо, конечно, любил разнообразие в своих сексуальных пристрастиях, но никогда не думал, что его может так вести от присутствия рядом семнадцатилетнего юноши, совсем еще мальчишки, почти ребенка. Тем не менее, вело. Голова кружилась, сердце колотилось, как бешеное, а оторваться от этих сладких, желанных губ, казалось, было вовсе невозможно. Возможно было лишь целовать, покусывать, вылизывать, прижимать ближе к себе… С ума сходить.
- Чертов мальчишка, – хрипло прошептал Лоренцо, нагло и как-то очень собственнически расстегивая на Франце камзол, вновь накрывая его губы своими, сминая, требовательно лаская языком, еле удерживаясь, чтобы не изнасиловать Зюсмайера прямо на улице.
Впрочем, нужно было держать себя в руках. При всех своих пороках и недостатках, придворный либреттист обладал как минимум одним, очень полезным достоинством: он прекрасно умел сдерживаться даже в тех ситуациях, когда уже десять раз должно было сорвать крышу. Другое дело, что когда предоставлялась все-таки такая возможность, и Лоренцо мог себя отпустить, он вовсе прекращал задумываться о последствиях и приличиях.
Но сейчас о них еще стоило подумать. Хотя бы потому, что случайные ночные прохожие, которых, слава богу, пока не наблюдалось в обозримом пространстве, могли без труда узнать да Понте. И, несмотря на то, что слухов про либреттиста при дворе ходило довольно много, не хотелось бы подтверждать непроверенную информацию четкими доказательствами, тем более тогда, когда он не с фривольной и фигуристой дамой, а с учеником самого Сальери, которого, разумеется, многие тоже могли узнать.
Именно поэтому, подавив в себе вполне понятные инстинктивные желания, Лоренцо заставил себя отстраниться, облизнув губы и, взъерошив кудрявые волосы, невинно улыбнулся, так, как будто ничего и не было.
- Может, все-таки дойдем до моего дома? – ехидно осведомился он, и абсолютно невинный вопрос вдруг начал звучать безумно приглашающе и многообещающе. И, несмотря на притворную невинность его, в голове Лоренцо, пока он спрашивал, появлялись такие неприличные картины, что если бы Франц мог узнать, о чем думает герр да Понте, он, несомненно, предпочел бы убежать, чем идти куда-либо с этим совратителем малолетних и редкостным развратником.
Так что Лоренцо очень повезло, что чтение мыслей не входило в список способностей ученика Антонио Сальери.